Родному и любимому Ижевску в апреле уже 260 лет. Будущий город-завод был «начат строением собственным его сиятельства [графа Петра Ивановича Шувалова] коштом 1760 года апреля 10 дня», предназначался же «для ковки из гороблагодатского чугуна железа». Добавьте разницу юлианского и григорианского календарей, для «осьмнадцатого» столетия — это 11 дней.
Ижевску всегда не хватало нашей любви. И то — трудно любить место твоей каторги и солдатчины, каким поначалу и был завод. Да и позднее город частенько напоминал казарму или общежитие, перевалочный пункт в судьбах многих людей. Однако нарождались новые поколения, для кого Ижевск становился уже родным городом — с первой любовью, с рождением детей, с дорогими могилами, с внуками и правнуками, с детства знакомыми улочками.
*
Дымы над городом моим,
которым не был я любим, в котором
терялась нить судьбы моей
и находилась всё трудней
под строгим взором.
Здесь было жить почти нельзя —
когда б не детство, не друзья,
а вечерами —
когда бы не был я влюблен
да не пылал бы небосклон
между домами.
Мне этот город был окном,
и зеркалом, и полотном, и кистью тоже.
Мне этот город был отцом, но не подозревал о том,
что сын я всё же. <...>
(Олег Хлебников)
Сердце города — завод
Часто слышу, что Ижевск — город нелитературный. Если брать отношение сегодняшней власти к творчеству, то, наверное, да. С другой стороны, техническая интеллигенция как никто тянулась к книгам, творчеству и вообще культуре. «Театр под башней», в спектаклях которого преобладала классика, чтения с «туманными картинами», обсуждение не только технических, но и литературных новинок в Военном собрании, первая библиотека, носившая имя Пушкина — всё это было ещё в позапрошлом веке.
Нашим авторам было у кого учиться — и поэзии, и любви — ведь вся наша жизнь проистекает на фоне города. Встанешь над обрывистым берегом, вдохнешь холодный воздух полной грудью, прислушаешься к затухающему ритму завода, с которым поколения предков связаны. Не случайно ведь уже в ХХ веке у Олега Хлебникова возникнет: «города начинались с заводов, / Начинались с заводов порой», у Герасима Иванцова: «молот бьет, не уставая, / На заводе в час ночной», у Олега Поскрёбышева: «блюминг — огромное сердце — / Стучит у завода в груди». И даже в стихах Ольги Денисовой это очень точно передано: «За прудом — кузнечный молот / Время делит на года».
Завод был и вправду будто живой, потому что связаны были с ним поколения многих семей. Да, собственно, не случайно же сам Ижевск окрестные жители до 1960-х называли попросту Заводом. И был он разный. Буквально на днях прочел щемящее стихотворение Ольги Арматынской.
*
Как я люблю Ижевск до третьего этажа!
С лужайками одуванчиков у старого гаража.
Вечное лето детства, с деревьями выше крыш,
Где настригает небо неуловимый стриж.
О, эти темные бревна! И яблони — все в цветах,
В колонке вода — живая, наличники — в якорях!
Пруд городской — не море, но валамон — шурдон!
Там пароходик белый борется с волей волн.
Всё это — рядом, накоротке, ну, как приклад — к щеке.
И солнечные ступени струганного крыльца,
Все — на его золотом престоле! Все, кроме подлеца.
Как там любовь улыбалась нам, надежда плела венки,
Вера жила еще где-то там, стирала половики.
Ягодой самой сладкой, где-нибудь во дворе,
Убейте меня рогаткой в рябиновом сентябре!
А заводские трубы, сваи для всей Земли?
Какие-то — устояли. Многие — не смогли.
Туда наши мамы-папы ходили из года в год,
Главное — возвращались. Теперь никто не придет.
А песни о лучшей жизни, что пели нам петухи?
И вечно взлететь пытались, и падали в лопухи.
Как голову задирали они, как светлело небо!
Где ты теперь, мой город? Как я давно тут не был!
От этого города только — ржавые гаражи.
Ну, есть еще одуванчики.
Зачем так, Ижевск? Скажи...
На златом крыльце сидели...
С высокого обрывистого берега огромного заводского пруда далеко видать — и в пространстве, и во времени. Внизу, под Генеральским (Летним) садом, не один век бил знаменитый Полковницкий ключ, у которого, по преданию, пугачевцы зарубили командира Гороблагодатских и Камских заводов полковника Ф. Ф. Венцеля, о чем не преминул упомянуть Пушкин в «Истории Пугачева», написав: «Венцель <...> был мучительски умерщвлен, заводы разграблены и все работники забраны в злодейскую толпу <...>». Да и не одна это духовная ниточка, связующая Ижевск и Александра Сергеича — как говорится, было бы желание узнать!
Под своды только что построенного Александро-Невского собора в октябре 1824 года шагнул император Александр I, тот самый, что «царствовал в дороге» (было у русского классика неоднозначное отношение к этому правителю — от восторга до резкого неприятия). Во многом символично и то, что через 13 лет, в мае 1837-го, побывал здесь и будущий император Александр II Освободитель со своим воспитателем Жуковским — когда-то и литературным наставником Пушкина! А разве не пушкинское время запечатлено в архитектурных творениях Семена Емельяновича Дудина?! Нет, не зря стоит памятник поэту у второго корпуса УдГУ, где учатся филологи и историки!
Вспомнив Пушкина, невольно подумаешь, что все мы идем по его следам. Наверное, поэтому возникают в памяти и иные действующие лица той давней трагедии пугачевщины, описанные в романах русского писателя Павла Куляшова «Шалые люди» и удмуртского писателя Михаила Коновалова «Гаян».
Неуютный февральский ижевский пейзаж: «...неведомая даль в фабричных трубах, бескрайняя снежная пустыня большой замерзшей реки и какая-то железная дорога» — оживает и в прозе Бориса Пастернака. О кратком пребывании Бориса Леонидовича в Ижевске в феврале 1917 года известно не очень много: из Тихих Гор, где поэт служил конторщиком, он приехал в Завод, чтобы встретиться с инженером Збарским и далее следовать уже вместе с ним в Москву. Тем не менее, как утверждает культуролог Игорь Кобзев, «...можно предположить, что Пастернак и Збарский могли останавливаться в “генеральском квартале”, где имелся деревянный гостевой дом для командированных на завод важных гостей...». Игорь Иванович Кобзев вообще видит много не только прикамских, но и типично ижевских примет в романе «Доктор Живаго».
Судьбы живших в Ижевске Якова Владимировича Година и Елены Александровны Миллиор также ведут нас в Серебряный век русской литературы. О легендарных этих людях писала неоднократно Д. И. Черашняя, общавшаяся с ними.
«...Пушкинская улица моя»
А главная улица города — разве не носит она имя поэта? Пушкинская! Сюда тянулись в книжные магазины: «Политкнига», «Искусство», «Техническая книга», «Букинист»... Библиотека им. А. Гайдара знакома не одному поколению горожан. Даже кафе при гостинице и ресторане «Ижевск» раньше называли «читалкой» за внешнюю схожесть с библиотечными читальными залами.
Трудно и представить, что не было когда-то домов сталинского типа на этой улице, меж тем вот свидетельство — фотография пятидесятых годов, где они еще только строятся. Пушкинская всегда считалась в Ижевске престижной улицей, и это независимо от места обитания — в «хрущёвке» или в каком-нибудь из домов, именуемых в народе «дворянскими гнездами». А уж «странных сближений» (по выражению поэта) на улице Пушкинской вспомнится немало. И дело не только в том, что именно пушкинский «Современник» в свое время напечатал статью о мифологии удмуртов или «Записки кавалерист-девицы» Надежды Дуровой.
Михаил Петров, Прокопий Чайников, Афанасий Лужанин, Владимир Романов — кто только из удмуртских поэтов не посвятил проникновенных строк Александру Сергеевичу! И звучит Пушкин на удмуртском языке в переводах Григория Верещагина, Максима Прокопьева, Игнатия Гаврилова, Гая Сабитова... В судьбе поэтов всегда есть что-то общее, не зря же Флор Васильев написал:
*
Звук выстрела в Пушкина
До сих пор звучит в ушах.
Без спора заходит в сердце,
Видимо, поэтому заставляет задумываться.
И замерла улица Пушкинская в жаркий июльский день, когда Ижевск и Удмуртия прощались еще с одним поэтом трагической судьбы — Флором Васильевым.
Но Пушкинская — это и улица нашей молодости, юношеской влюбленности, обретений и потерь... Наверное, поэтому она всё так же не оставляет равнодушными ижевских поэтов.
*
Где-нибудь еще растут каштаны,
лиственницы, липы, тополя,
но мои залечивает раны
Пушкинская улица моя.
Здесь дома стоят, как монументы
уходящих в прошлое эпох,
и такие помнятся моменты,
что невольно подавляешь вздох.
Мы уйдем — она всё так же будет.
Мы пришли — она уже была.
Защитят, обнимут, приголубят
каменные два ее крыла.
Утреннюю, залитую светом,
Вдаль зовущую по тихим вечерам —
я люблю ее зимой и летом
так, как любят песню или храм.
(Ольга Денисова)
Мы всегда возвращаемся из дальних странствий к конкретным дорогим местам — для каждого они свои. Но все-таки для каждого жителя Ижевска есть какие-то общие приметы родины, одинаково важные для всех. Улица Пушкинская, несомненно, относится к ним. Именно об этом возвращении к родине и говорится в стихотворении народного писателя Удмуртии Вячеслава Ар-Серги, пишущего на русском и удмуртском языках.
*
...В калейдоскопе уличных имен
Я застреножу торопливый бег.
На улице Пушкинской с шалых
времен —
Мой финиш на дальний забег.
Юркну во дворик, за Горсовет,
Кнопку звонка нажму на дверях...
Помню хозяйки нежный завет —
Ключ запасной у соседей в руках.
Голос серебряный спросит сквозь
дверь,
Весь задрожу я — верь иль не верь...
— Кто это? — слышен вопрос.
— Ижевск, это — я,
корабля твоего
сухопутный матрос.
Одна на всех
Это сейчас, когда административный центр переместился из исторического на юго-восток, улица Пушкинская главная. А прежде, конечно, таковой считалась улица Горького. И сразу мысль о Летнем саде им. Горького (когда-то Генеральском саде) и театре имени пролетарского писателя. Откройте роман Игнатия Гаврилова «Корни твои» и легко представите эти же сад и театр в первые десятилетия советской власти глазами приехавшей из деревни девушки-удмуртки Кати: «“Городской сад” — прочитала она вывеску на решетчатой деревянной арке ворот. В саду было светло, шумно и весело. Пары, взявшись за руки, гуляли по длинным дорожкам. Недалеко от входа возвышалось высокое длинное белое здание, похожее на огромный сарай без окон. Широкая дверь здания была распахнута настежь. Внутри горел яркий свет, было нарядно и ослепительно. Туда входили, предъявляя билеты, пары за парами».
Эта первая встреча Кати с театром разочаровала девушку, в ее понимании театр — поднебесный дворец с белоснежными колоннами, где не только поют, но и показывают силу и ловкость, сгибая те же пятаки, поднимая телеги. Нет, не случайно автор вводит героиню в чуждый для нее пока мир через природу — городской сад. Ведь даже аплодисменты зрителей звучат для девушки чуть ли не кощунственно. А вот Михайловский собор на горе как раз напоминает придуманный когда-то в детстве образ театра.
Все мы разные, а улица Горького у нас одна. И всё так же Летний сад привлекателен для поэтов.
*
Опять осенний Летний сад,
опять перед зимой.
Под листопад, под снегопад
попали мы с тобой.
Как этот юноша с веслом,
как девушка с веслом —
так и остались мы вдвоем
под снегом и дождем.
(Олег Хлебников)
*
По улицам ижевским и пустым,
Вдыхая осени прохладный дым,
Пойдем с тобой, как прежде, наизусть
Изученным маршрутом. Ну и пусть
Минуло лето — с лебедя вода,
И под ногами желтая слюда.
По Горького, где твой любимый вид:
Направо сонный водоем стоит,
Налево кроны тянутся к горе
(Наверное, как свечи в сентябре), —
И в Летний сад, в шумилище берез,
Уже не прячущих прощальных слез...
(Ирина Кадочникова)
Но улица Горького (бывшая Базарная, Коммунальная) была и другой, когда в соответствии с идеалами времени многие литераторы вынуждены были наступить на горло собственной песне. Не было тогда личного, а только общественное, выставленное напоказ на огромном пространстве площади имени Ивана Пастухова. Характерно стихотворение Анатолия Писарева о первомайской демонстрации 1936 года в Ижевске, вот на этой самой площади:
*
Такие дни бывают раз в году,
Встает заря над синим перелеском.
Щебечут птицы в городском саду.
Я, окрыленный песнею, иду
По Коммунальной улице Ижевска.
Она поет, огнем заряжена,
Огнем побед и солнечных сияний.
Она поет, как вся моя страна,
И песня нам, как радость, вручена,
И мы поем у самых светлых зданий.
Счастливый миг!
Я радуюсь цветам,
Я вижу дня веселое рожденье.
Родимый край!
Я всё тебе отдам,
Я пронесу, как счастье, по годам
И явь мечты, и мудрость вдохновенья.
Мы песню начинаем про вождей,
Про знойный ветер посредине лета,
Про звонкий говор и лапту детей,
И легкий шум веснушчатых дождей,
И верные знакомые приметы.
Мы славим в песне молодость подруг,
Прямую поступь и восторг влюбленных.
Какие дни!
Теснее дружбы круг,
Выходит на трибуну политрук,
И мы несем весенние знамена.
И я смеюсь, любимая, с тобой,
И мы встречаем будни и заботы.
Ровесники!
Да здравствует любовь
К зеленым всходам сталинских хлебов
К большим делам и творческой работе!
Какой талант сгорел в идеологической топке — остались лишь любовь к вождям, целесообразность и соответствие линии партии. Представляю эпоху, потому никакой это не упрек, а лишь сожаление.
Прогулка
Для меня любая прогулка по Ижевску — встреча с друзьями или писателями. Идя по Советской, поневоле оглядываюсь на мемориальные доски: здесь Кузебай Герд работал, а здесь Семен Самсонов жил. А вот в этом летнем кафе посиживали мы лет почти 20 назад с Валерием Болтышев и его женой Диной. В коммунальную квартиру, в «квадратик три метра на три», на углу Пушкинской и Советской к Сергею Гулину в гости приходили мы с другом в студенческие еще годы.
Сверну на улицу Коммунаров у ставшего уже многим любимым памятника крокодилу и сразу вспомню легендарного защитника Парижской Коммуны Армана Росса (Михаила Сажина), родившегося в 1845 году в Ижевском заводе — имя это неоднократно возникает в творчестве Валентина Пикуля. Да и Семен Самсонов, помнится, готовился к работе над романом об этом удивительнейшем человеке.
Памятники Трокаю Борисову, Кузебаю Герду — это уже классика удмуртской литературы, и не только, думаю, удмуртской. Наверное, не случайно именно напротив Республиканского краеведческого музея имени Кузебая Герда горит Вечный огонь — как память об ушедших на фронт наших земляках. Среди писательского сообщества также было немало людей, прошедших Великую Отечественную войну. Иные так и не вернулись с полей сражений.
Трудными фронтовыми дорогами прошли писатели Удмуртии Михаил Петров, Игнатий Гаврилов, Михаил Лямин, Николай Байтеряков, Степан Широбоков, Петр Любомиров и многие другие. В полевом госпитале работала Лина Григорьевна Векшина (Ашальчи Оки), фронтовым врачом служил удмуртский поэт Илья Зорин.
Но и те, кому не довелось участвовать в сражениях, воевали каждый на своем месте, в том числе и словом. 35 лет проработал на Удмуртском радио известный поэт Гай Сабитович Сабитов. А начинал он диктором удмуртских программ и хорошо запомнил то военное время. И Дом радио связан был многие десятилетия всё с той же улицей Коммунаров.
А там, где через перекресток от «Блинки» высится более полувека фигура ижевского большевика Ивана Пастухова, стоял когда-то двухэтажный деревянный дом, где родился и провел детство Олег Хлебников — один из наиболее значимых ныне русских поэтов. «До меня еще шептали, что снесут, когда брали нашей Зорьки молоко». Потом Олег напишет одно из самых пронзительных стихотворений об ушедшем городе — «Балладу о верхних»:
*
Жили Верхние и Нижние
в двухэтажном доме с садом.
Самые считались ближние,
и любить их было надо.
Всех и чтобы одинаково —
получалось лишь у пьяных,
но старенья одинокого
ни в сомнениях, ни в планах
здесь не знали. Домик рубленый
стеклами дрожал блаженно —
и от песен, и от ругани,
и от внешнего движенья.
Но движенье неба звездное
в апогеях заповедных
оказалось посерьезнее
и сперва коснулось — Верхних.
Увлекла их всех, наверное,
карусель над головами...
Никого нет больше верхнего
между космосом и нами.
Вот только кажется мне, что любовь не прошла — ни к родному Ижевску, ни к людям, жившим здесь.
*
Нет, я обиды не коплю,
я и сейчас его люблю,
ему обязан.
Смотрите: тучами над ним
дым заводской, фабричный дым —
вот чем он с небом связан!
(Олег Хлебников)
