Быт русского народа, отошедший в прошлое, ярко отражен в потешных листах, название которых произошло от старинных детских книг с яркими иллюстрациями. Эти картинки, которые позже стали называть лубочными1, были широко распространены по всему российскому государству и привлекали к себе все сословия. Для простого народа они были главной духовной пищей — служили своеобразным источником новостей, иллюстрацией к бытовой фантазии и художественным произведениям, а также забавляющим сатирическим листком.
Яркое представление о лучших образцах народных картинок XIX — начала XX века дает нам альбом «Русский народный лубок», подготовленный на основе собрания русского писателя и драматурга, этнографа, фольклориста Евгения Платоновича Иванова (1884—1967). Для воспроизведения собрания были отобраны «наиболее типичные и ценные в бытовом и художественном отношении образцы народных картинок»2.
Книга поступила к нам из Библиотеки имени А. Ф. Дерябина ОАО «Концерн “Калашников”». В ней даны научные описания 103 лубочных изображений и других видов народных картинок, к которым исследователи относят также оттиски этнографического содержания, оттиски с пряничных досок, яркие цветные образцы обоев (к сожалению, в нашем экземпляре последние отсутствуют) и др. В составе описания содержится информация об авторе, выходных данных, технике печати (или ручном исполнении), размерах листа, цвете изображения. Центральное место в описании отводится непосредственно изложению сюжета картинки, приводится весь текст (или его начало), размещенный, как правило, внизу изображения.
Лубки сгруппированы по сюжетам в 19 разделов. Открывают эту чудесную галерею лубки, иллюстрирующие народную песню, которая, как утверждает автор, «в преобладающем большинстве случаев <...> является отражением, как бы пересказом какой-либо из сторон быта». Здесь мы видим иллюстрации к знакомым нам песням со словами «Ты Настасья, ты Настасья, / Отворяй-ка ворота», «По улице мостовой / Вдоль дорожки столбовой / Шла красотка за водой» и др.
Далее следуют лубки, рисующие быт крестьянина и служащего и отражающие различные производственные процессы; изображения мещанского быта и вкуса, разгула в трактирах, народных зрелищ, лубки религиозно-агитационного характера и др. Один из разделов посвящен историческим событиям, военному быту, военному анекдоту, политическим настроениям и царской солдатчине.
Значительное место в альбоме составляет группа лубков, отражающих небылицу, выдумку, анекдот или поучительную басню. Самая популярная из них — «небылица в лицах» о том, как «мыши кота погребают». Перед зрителем лубка — похоронная процессия: мыши везут на дровнях на погост скорбящую причитающую «Катофевну» и умершего после распития «ерошки» (русская горькая настойка на травах) «Кота Катофеича». Считается, что в образе кота изображен Петр I, а сам народ — в виде слабой беззащитной мышки. Народные лубочные мастера как бы подтрунивают тем самым над собой, показывая, что царским подданным было не до горя, и в иносказательных образах выражают народные мысли и представления, которые не могли быть высказаны прямо.
Варианты сюжета этой небылицы издавались на Руси неоднократно. Один из них в текущем году экспонировался в Удмуртском республиканском музее изобразительных искусств на интерактивной выставке «Сказ о пузатых самоварах», посвященной масленице. Из фонда музея любителям старины была представлена реконструкция лубка конца XVII в., выполненная в 90-е гг. прошлого века в Мастерской народной графики под руководством Виктора Пензина3.
*
На Руси лубки, наряду с живописными картинами, продавались в картинных лавках. Одну такую лавку ярко описал Н. В. Гоголь на первых страницах своей повести «Портрет», предложив взглянуть на нее глазами главного героя — молодого талантливого художника Чарткова. Чтобы освежить в памяти эти строки, мы выбрали хранящийся в нашем фонде II том Полного собрания сочинений Гоголя 1884 года («пятое издание его наследников»)4. На страницах 3—5 читаем:
Нигде не останавливалось столько народу, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темнозеленым лаком, в темножелтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека — вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют о самородном даровании русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей — куча. Какой-нибудь забулдыга-лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедом из трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним, уже верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчишки и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными каррикатурами; старые лакеи в фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать, а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит.
В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русской народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и опивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки; иначе в них, при всей бесчувственной каррикатурности целого, вырывался бы острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, — бездарность, которая была верна, однакож, своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!..
Долго стоял он <...>
Мы привели столь пространную цитату не только потому, что от сочного гоголевского языка просто невозможно оторваться, но и потому, что — при внимательном прочтении — становится понятна точка зрения автора на лубок. «По существу, Гоголь разделил искусство на три части: простонародное, обладающее самобытным дарованием; ремесленное, потерявшее душевный порыв и так и не ставшее “озаряющим” искусством, и подлинно высокое искусство, которого не найти в лавке торговца».
«Гоголь упоминает лубок, близкий по тематике его творчеству: волшебно-героический, гротескно-бытовой и комический. Популярная сказка о “Еруслане” неоднократно повторялась с сер. XVIII века в лубочных изданиях, как в отдельных листах, так и цельногравированной книгой. Считается, что из этой сказки Пушкин заимствовал имя для героя поэмы “Руслан и Людмила” и сцену боя с богатырской головой. Лубок “Славный объедала и веселый подпивала” изображает обжору-великана, которого обслуживают люди-лилипуты. Исследователь А. Г. Сакович связывает его с очередной театральной маскарадной маской шута и считает, что данный сюжет попал в Россию из французской народной картинки, где являлся пародией на Людовика XVI, литературным источником которой в свою очередь стал образ Гаргантюа. Фома и Ерема — одни из старейших шутовских персонажей русского лубка, а также сказок, повестей, песен. При всей своей глупости и нелепости, они, по словам Дмитрия Ровинского, “слыли шутами смышлеными”. “Но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? — продолжает Гоголь свои рассуждения, — кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось все глубокое его унижение?”. Эти слова, как и последующие, принадлежат скорее автору, нежели молодому художнику, недавно закончившему Академию. Интересно, что Гоголь противопоставляет эти работы-малевания не только народному лубку, но и детскому творчеству <...>»5
_________________
1 «“Лубком” народная картинка будто бы именовалась по основному месту своей выработки и продажи — старой московской Лубянке, где картинки резались на деревянных досках и оттискивались на листы помещавшимися у Сретенских ворот печатниками. По другому объяснению, это название происходит от лубочного короба, в котором офени разносили эти картинки по деревням. Вернее же утверждение Ив. Снегирева (“Лубочные картинки русского народа в московском мире”, Москва, 1861, стр. 5—6), считающего, что название это происходит от лубка, т. е. дерева, некогда заменявшего, вместе с берестой, бумагу. На последнем чертили государственные планы и вырезывали изображения духовного и исторического содержания. Деревянная доска постепенно исчезала, заменяясь медью, сталью, свинцом, а позднее литографским камнем, цинком, и в XIX веке большинство картинок печаталось уже только с помощью последних» (Иванов Е. П. Русский народный лубок. [М.] : ИЗОГИЗ, 1937. С. 12).
2 Иванов Е. П. Русский народный лубок : с 90 одноцветными и 13 красочными репродукциями / [предисловие Н. И. Романов ; обложка, форзац и шмуцтитул исполнены художником Е. А. Данилевской]. — [М.] : ИЗОГИЗ, 1937. — 145 [3] с. : ил., 15 вкл. л. цв. ил. — Экз. деф.: нет 7 ил.
3 Виктор Петрович Пензин — известный коллекционер и художник, возродивший в 60-х гг. прошлого века русский лубок. Его графические работы в настоящее время хранятся даже в пинакотеке Ватикана. См.: публикацию Марины Алексинской «Лубок. Музей народной графики — история и финал» в разделе «Авторский блог» ежедневного интерактивного издания «Завтра.ру». URL: http://zavtra.ru/blogs/rus.
4 Повесть «Портрет» в этом томе напечатана в исправленном виде (в первоначальном виде опубликована в т. IV данного издания). Экземпляры издания содержат суперэкслибрис Г. Н. Осипова — сына известного сарапульского купца Н. И. Осипова. Отдельные экземпляры купеческого книжного собрания в настоящее время хранятся на полках нашего отдела.
5 Работу ст. науч. сотр. Государственного историко-литературного музея-заповедника А. С. Пушкина «Захарово–Вяземы» М. С. Гладилина «Народные картинки в творчестве Н. В. Гоголя» читайте на сайте «Дом Н. В. Гоголя — мемориальный музей и научная библиотека». URL: http://www.domgogolya.ru/science/researches/1457/
