Попробую вкратце очертить жизненный путь человека, личность которого в полной мере открывается только теперь, когда стали известны 24 Маринины тетради. Она писала их в течение полувека. Это трудный, но и увлекательный материал — хотя бы уже потому, что выходит далеко за рамки дневниковых записей. Марина Ивановна стала по сути дела хронистом деятельности института «Удмуртгражданпроект», воссоздавая планы его ведущих архитекторов от замыслов до воплощения. А о своих друзьях и коллегах она писала в тетрадях-биографиях. Получать такие тетради в день юбилея вошло в традицию — от автора их ждали как лучший подарок.
С 1963 года Удмуртгражданпроект (тогда еще Удмуртпроект) был единственным местом работы Марины Ивановны Вихаревой (1944—2015). В ее функции входило вносить все правки и доработки в проект, которые завершали окончательный вариант его решения. Марина и молодые архитекторы института, специально приглашенные в Ижевск для решения важных градостроительных задач, были почти ровесниками. Выпускникам архитектурных вузов Свердловска и Новосибирска предстояло разработать ряд индивидуальных проектов общественных и культурных сооружений непосредственно для Ижевска и районных центров республики, придать ее столице новый, современный вид. Это означало, что институт имел особый статус, и деятельность архитекторов постоянно находилась в поле зрения республиканских СМИ. Но и в самом институте именно они задавали тон. Их энергии хватало и на то, чтобы довести проект до воплощения в жизнь, и для ставших традиционными турпоходов, капустников, молодежных праздников. Креативные, яркие, они стремились жить по принципу, сформулированному коллегой по цеху — А. Вознесенским: «Чем индивидуальней, тем ты общественней!».
Для Марины Ивановны это самый захватывающий, самый увлекательный период жизни. Она не просто один из лучших сотрудников института. Даже десятилетия спустя коллеги вспоминают и о ее активном участии в подготовке и проведении турпоходов, и об институтской стенгазете, статьи в которой отличались остроумием и живостью (они не подписывались, но стиль узнавался сразу).
Дневники-тетрадки Марины Ивановны, обращенные к себе, имеют иногда интимный характер и заслуживают особого разговора. Увлекаясь, она далеко не всегда пользовалась взаимностью. И даже то, что влюбленные в нее коллеги открывались ей до конца, не облегчало, а только осложняло отношения. Мужчины словно спохватывались — что же это я? Удивительным образом в нашем поколении даже наиболее талантливые и глубокие люди не могли преодолеть вековых предубеждений — для чего она, умная женщина?
Читаем текст от 4.07.70: «...Иг. К. сегодня прямо с утра всё крутится около меня. И весь день встречается на пути, сыплет комплиментами, шутками, намеками... (На банкете Н.Р.) Я смущенно посмотрела на него: что — пришел, увидел, победил?! Самоуверенный, знающий и не знающий себе цену, он остановился среди какого-то танца, крепко держа меня в руках. И тихо сказал мне: “Пойдем!”. И мы пошли, ни с кем не простившись. Мы почти бежали вверх по переулку... Я понятия не имела, куда мы! Мы добежали до будущего театра и выскочили на будущий бульвар. Старые деревья, оставшиеся от снесенных домов, покачивали длинными ветвями. Мы прыгали, схватившись за руки... в один котлован... в другой. Почти в экстазе вдохновения он что-то кричал мне! Для меня всё это — открытия! Я всё воспринимаю трепетно и серьезно.
Вечернее закатное солнце ярко освещало весь мир: пруд, дали за ним, остатки частных домов у трамвая, их сады и огороды, — громадную строительную площадку для будущей Центральной эспланады. И это ведь всё его, его! Он — автор всего этого, архитектор... Он рассказывает обо всех объектах по обе стороны... О зеркале пруда — как подарке архитектору... да, его хватит на все будущие объекты на этом высоком берегу... на всех архитекторов... Но первым-то начал он!
“А представляешь, будет шикарная лестница к пруду! Зигзагами! Террасами над прудом — сады, бульвары. О, какой будет вид с пруда! А вечером, когда огни отражаются в водной глади... Ты такого нигде не увидишь... по крайней мере во всем Уральском регионе! Самое большое в регионе городское зеркало воды! Это такая жемчужина досталась нам от предков... и мы ее должны достойно передать своим потомкам, непременно улучшая. Посадим сады, построим Дворец культуры... На чеканку вот на фронтоне никак денег не выделяют, черт, не могу согласовать. А ведь тут — такое место, всё должно быть по высшему разряду. Согласна?”
Да! Конечно!.. Как хорошо, что ты! И мы! И солнце! И всё будет!.. Я кричу солнцу и всему миру: город будет! Твой! И мой тоже... и саду тут цвесть... Тут были очень хорошие сады раньше, еще в моем детстве. Он был так рад! Он летал по этим кручам, как на крыльях! По котлованам, среди оставленной после рабочего дня техники, строительных вагончиков. Никого не было. Только солнце и мы. Мы! Над прудом, над городом, над миром. ...Мы смотрели друг на друга, мы смеялись до слез. Мы обнялись. Казалось, что мы уже вечность стоим так в закатных лучах. И... “Салли, я влюблен в тебя как ненормальный! Ты — единственное из-за чего я здесь торчу” (Сэлинджер “Над пропастью во ржи”)».
Прошел почти год, прежде чем Марина узнала, что любимый человек женат и у него родился ребенок. И хотя влюбленные не давали повода подозревать их, окружающим всё же было ясно, что их связывают не просто служебные отношения. О том, насколько мучительна была эта душевная неурядица, Марина неоднократно писала в своей тетради «Слова и силуэты. Нечаянные радости». «В глазах любимого человека появились тень и боль, — вспоминает она. — И вместо былой бравады у него однажды прилюдно вырвалось: “А ну их всех! Всё равно бабы все сволочи и стервы”». Для Марины это был тяжелый жизненный урок. Она так и не вышла замуж, сохраняя собственные представления о любви и браке, о традициях воспитания детей.
Рубеж 60-х и 70-х годов остро ощутила вся страна. Позитивные и готовые на новые выдумки архитекторы — им всего около 30 лет в эти годы — почувствовали жесткие ограничения в реализации своих планов. В прошлое ушли культпоходы в театр и кино, на премьеры отечественных и западных фильмов, много меньше стали читать. Характерной приметой изменившихся нравов в их среде, как пишет Марина, стало низвержение таких кумиров, как Хемингуэй и даже Ле Корбюзье. Их портреты убирают из мастерских. Зато появились производственная гимнастика и новое начальство, боровшееся не только с проявлениями архитектурных излишеств, но и с любым намеком на преклонение перед Западом.
«Опять строем, опять махать руками, как все...» В тетрадях, где нередки были ссылки на Блока и Ахматову, Превера и Бернса (я с удивлением обнаружила имена более сорока разных поэтов, среди которых один из самых упоминаемых — ироничный Ходасевич), в который уже раз возникает обращение к Пушкину, к его почти крамольному в эпоху стагнации:
«...Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи...
Это после гимнастики переключили радио: Юрский дочитывал Пушкина», — пишет Марина Ивановна в одной из своих тетрадей. Случай уже сам по себе символичный.
Распространилось бытовое пьянство — среди всех слоев населения. Было много ранних смертей, и не только по причине алкоголизма.
Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной — покой
И мир навеки!
<...>
Не веря в праведность судьи,
Он предпочел без похвальбы
Жестокость собственной судьбы,
Свою усталость.
Когда ушел из жизни молодой архитектор Гражданпроекта А. Мифтахов, о смерти которого Марина пишет с болью, она вспоминает именно эти строки Давида Самойлова из стихотворения «Прощание».
Жизнь повернула в иное русло. Все слои населения, включая архитекторов, устремились «на землю» — осваивать выделенные под дачное строительство участки, строить на них дома и бани. Всё ради обеспечения благополучия семьи.
В голодные 90-е годы в организациях и на предприятиях начались сокращения, людей стали преждевременно отправлять на пенсию. Формальным предлогом для сокращения Марины Ивановны было, вероятно, отсутствие у нее диплома о специальном образовании. После школы она только год проучилась в Ижевском механическом институте, где ей просто не понравилось. С 1996 года начался самый трудный период ее жизни. Именно тогда, чтобы отвлечься от чувства голода, Марина Ивановна начинает приводить в порядок записи разных лет и приходит к совершенно неожиданному жанру. Перед юбилеями тех, кто ей был дорог, она заранее пишет подарочную тетрадь, своего рода биографию, насыщенную воспоминаниями о совместной работе, общими переживаниями и впечатлениями, снабженную забавными рисунками и коллажами, даже советами по домоводству. А так как друзья Марины Ивановны имели разные специальности, среди них были и мужчины, и женщины, да и охватить надо было в каждом случае немалый срок, — можно себе представить, насколько трудоемкой оказывалась эта работа, каких усилий она требовала от человека, не обладавшего крепким здоровьем.
Марина всегда с волнением ждала отзывов на свою тетрадку. И люди были ей неизменно благодарны за память о пережитых вместе жизненных перипетиях, за воспоминания об общих радостях. Тетради стали передаваться из рук в руки, их перечитывали друзья и знакомые. Их ставили на книжные полки рядом с книгами, к которым обращались чаще всего. Однажды, в 2007 году, Марина получила от благодарной коллеги записку, из которой можно понять, как, собственно, писались тетради. «Мариша! Твой разговорный жанр (диалоги твои замечательные!) очень точно выписывает тот или иной образ — узнаваемый очень! Со всеми ему одному присущими характерными чертами — просто класс! Интонации так и слышны... И мне посчастливилось попасть на кончик твоего пера... Спасибо, что я есть в твоем воображении! Это самое главное, что я хотела тебе сказать... Ты очень хороший человек в этом жестоком мире. Оставайся такой всегда!» (В. С. Кравчук).
Случалось, что свои заметки Марина, как она сама пишет, успевала вручить наиболее близким и дорогим ей людям за несколько месяцев, за год до смерти. Очевидно, связь с друзьями оставалась крепкой, хотя теперь они редко, иногда годами не виделись. Близкий друг Марины, актер Б. Корепанов, незадолго до своей смерти завещал положить в гроб подаренную ему к юбилею тетрадь. Трагические вехи в биографии Марины Ивановны.
Прожив бок о бок с ней свои школьные годы и юность, я и не догадывалась, насколько дороги и в прямом смысле слова целительны были для нее дружеские и семейные контакты. Случилось так, что наша семья жила на четвертом этаже, Марина с отцом — на третьем, а режиссер Русского драматического театра С. А. Гляттер и его жена, актриса О. И. Алексеева, — на втором этаже одного и того же подъезда. В школе Марина была примерной ученицей, но ее дисциплинированность и волевая собранность вовсе не вызывали у одноклассников желания поддразнить. Мы все тихонько, про себя, жалели ее. Знали, что с семи лет она живет без мамы, которая погибла из-за медицинской ошибки. С этого времени главными людьми в ее жизни стали отец — Иван Семенович (Марина называла его Ив Семеныч) и преданная их семье сестра отца — тетя Нина. Все Вихаревы были очень похожи — большеглазые, сухощавые, негромкие люди. Очень интеллигентные, много читавшие. Сколько я помню ее отца, он и дома ходил в белой рубашке. Из «бывших»... По возрасту он и моя бабушка были почти ровесники. До революции они жили на Милиционной улице, и дома их находились напротив. Бабушка всегда отличала Марину среди моих школьных подруг. Затевая пироги, она обязательно посылала меня с гостинцем к Вихаревым.
Рождество и Пасха особо отмечались в нашем доме. Уже работая в Гражданпроекте, Марина однажды на Рождество приготовила моей дочери прекрасный подарок — настоящую пещерку с Девой Марией, младенцем Христом и св. Иосифом. Подарок она сделала своими руками, и это было чудесно. И откуда мне было знать тогда, что в семье Вихаревых были не только Иван и Борис, ветеран войны и на тот момент редактор «Удмуртской правды», но и еще один брат, репрессированный в тридцатые годы священник, служивший в одном из ижевских храмов. Он воевал, но разыскать его родным не удалось. Марина пишет в своем дневнике, как боялись родные огласки, как бедствовала семья репрессированного священника. Ей, тогда совсем маленькой девочке, запретили упоминать о своем дяде. И так было не в одной семье коренных ижевчан.
Оставшись без работы, Марина чередовала литературный труд и длительные, если позволяла погода, прогулки. По старинным переулкам, через Милиционную улицу и пер. Узенький к набережной. Работы по благоустройству здесь еще не были завершены, и она вдруг вспоминает... Нет, не ту неповторимую прогулку давним летним вечером. На память приходят воспоминания детства. «Когда-то давно, в моем еще детстве, на этой улице жила моя тетка, сестра моей мамы, попадья Екатерина Ивановна... Дома моей тети Кати нет. Давненько уж. А я ведь когда-то тут пила чай за летним столом под сиренью и липой. А тетя Катя, крупная женщина, вся в черном до пят... дула на свой чай в блюдечке... как положено попадье. Давно опальной, давно забытой... говорят, страшноватой в приступе гнева. Порой она куда-то пропадала...».
На многие годы (примерно до 1984 года) почти семейным кругом Марины — в определенной степени обусловившим ее интересы и в значительной мере сформировавшим ее художественные вкусы — стала семья С. А. Гляттера. С особой тщательностью и удовольствием описывает она их бытовой уклад, удивительные старинные вещи, чудом сохранившиеся от прежних времен, радушие и гостеприимство. Долгие беседы за вечерним чаепитием. Именно Ольга Ивановна, происходившая из старой актерской семьи, некогда жившей в Риге, предостерегала Марину от укрепившихся в обществе представлений относительно замужества. «Мариночка! Не будьте мовешкой! (Бегать за мужчинами, как это теперь принято, дурной тон!)». И много чего еще, вплоть до стиля одежды, почерпнула она в этой семье. «Обыкновенные будни превращались здесь в праздники». В годы своего относительного благополучия Марина стремилась путешествовать по стране, отдавая предпочтение Москве и Ленинграду (Санкт-Петербургу), старалась попасть на премьерные спектакли в столичные театры, даже если за билеты приходилось платить немалые деньги. Ситуация хорошо знакомая.
Теперь мне кажется, что тетради возникли не случайно. Эта удивительная способность обращаться вовне — выстраивать диалоговые тексты, вовлекать в обсуждение написанного тех, кому оно адресовано, — не означает ли всё это, что Марина терпеливо создавала новый круг общения, тоже почти семейный?..
О тетради «Зодчие и прочие» Марина Ивановна неоднократно упоминает в своих записях. Мне не довелось ее видеть. Тетрадь была подарена В. Н. Караченцевой, к которой, как пишет Марина Ивановна, она обратилась с просьбой достать ей книгу Е. Ф. Шумилова «Город на Иже», разошедшуюся с книжных прилавков очень быстро. И поскольку автор книги бывал в Удмуртгражданпроекте, В. Н. Караченцева смогла договориться с ним относительно подарочного экземпляра для Марины Ивановны. Именно тогда она впервые показала Шумилову для предварительного ознакомления «Зодчих...» (речь шла о новом замысле — написать о современных архитекторах Удмуртии). Тот бегло пролистал тетрадь, отметив, что это интересно, но, может быть, Марина Ивановна напишет для краеведческого музея историю своей семьи? Терпеливая Марина Ивановна получила «Город на Иже» почти через год. Автор передал его сотрудникам института, но «...эта книга, — как пишет несостоявшийся соавтор Шумилова, — еще долго лежала в столе В.Н.К.». ...Шел февраль 2006 года, и был повод позвонить Караченцевой, чтобы лишний раз напомнить о «Зодчих...». Разговор получился следующий: «В.Н.К. Ну хорошо... Так чего тянуть — скидывайте нам по факсу. Мы почитаем, проверим факты, откорректируем... если что. Че нам стоит провести экспертизу? Это мы могем. Н-да... только не сейчас. Мне... не шибко есть когда». На этом записи в тетради обрываются. ...Я вот только хочу спросить — был ли у Марины Ивановны факс?
Последние годы жизни Марина с удовольствием приезжала в Старые Пальники к Г. Ивановой, где ее всегда ждал радушный прием, прогулки по лесу в любое время года и задушевные разговоры. Много заботилась о ней и наша школьная подруга Е. М. Салтыкова.
События юности оказываются особенно яркими для нас, семидесятилетних. Это особенность поколения, до сих пор читающего книги из домашних библиотек, пишущего письма и посылающего своим друзьям поздравительные открытки по поводу. Поколения, пережившего свои надежды.
___________________________
Автор: Наталия Абрамовна Розенберг, кандидат искусствоведения, доктор культурологии, профессор, автор книг: «Развитие удмуртской графики» (Ижевск, 1977), «Встреча всадника и землепашца: очерк художественной культуры народов Волго-Камья в древности и средневековье» (Ижевск, 1998), «Прорубить окно в Азию» (Ижевск ; СПб., 2001), «Степан Эрьзя. Аргентинский период: на пересечении культурных традиций» (СПб., 2007), «Культура Урала» (СПб., 2012). В последние годы (2005—2015) работала зав. кафедрой культурологии Выборгского филиала РГПУ им. А. И. Герцена.
