Эту книжку смог вынести за пределы ижмашевской библиотеки (пользуясь знакомством или своим неотразимым мужским обаянием, а скорее всего, и тем и другим) наш главный — Николай Евгеньевич Малышев. Тут же принес в редакцию литературного журнала «Луч» — благо, идти было недалеко: библиотека в 2004 году располагалась еще в ДК «Ижмаш» (сегодня это здание Государственного русского драматического театра Удмуртии), а редакция — в соседнем здании, Доме местной промышленности. В «Луче» открывалась детская страничка, и целью «контрабанды» было тиснуть из нее что-нибудь для начала в журнале. С авторскими правами проблем никаких — «Моя первая книга стихов» вышла в свет аж в 1912 году.
С раритетом обращались бережно, не подозревая, что жесткий свет ксерокса пагубно влияет на бумагу старого издания. Но так или иначе книгу скопировали, что называется, от корки до корки и вернули обратно в библиотеку, а листы копий уложили попарно в пластиковые файлы и подшили в папку. Эту пухлую папку (которая, пережив два переезда с квартиры на квартиру, хранится у меня до сих пор) Коля положил мне на стол и сказал: «Я вот тут отметил пару десятков стихов — посмотри, что лучше взять для следующего номера». В мои обязанности ответственного секретаря журнала, кроме вычитки рукописей, входила еще и верстка макета.
Я начала листать книжку (вернее, ее копию), в которой меня больше заинтересовали рисунки. А вот стихи... Тяжеловесное чтение, и не только из‑за ятей, еров и старой орфографии. «По средине двора / Ледяная гора / Возвышается. / И народ молодой / На горе ледяной / Потешается». Ну кто будет читать такое в начале XXI века даже из любопытства? Тем более дети... Да они вообще ничего не читают...
Но Коля уже запланировал детскую рубрику и твердо стоял на своем. Тогда, не обращая внимания на его «крыжики», я стала читать всё подряд с начала до конца, а потом еще раз, с конца и до начала. И вот что-то затеплилось, зашевелилось, проскочила искра... Я осталась при мнении, что перепечатывать стихи из книги в журнал не стоит, а вот прочесть их «интертекстуально» — было бы интересно. И главными читателями должны быть взрослые — сами бывшие дети, а ныне родители, а еще лучше дважды и трижды родители, в чьих семьях имеются и не пылятся детские библиотеки, которые начали собирать еще бабушки и прабабушки, и всё‑то там читано-перечитано много раз самостоятельно и с детьми, а потом благополучно забыто, но это просто кажется, что забыто, потому что всё это в нас живо, стоит только тронуть... Уф! Прошу прощения за это «толстовское гнездо», но если бы вы знали, как трудно писать коротко и внятно.
В одиночку браться за обзор «Моей первой книга стихов» не хотелось. Нужен напарник. Голова хорошо, а две пары глаз лучше. А лучше внимательных глаз, острого ума и феноменальной памяти, чем у Ирины Николаевны Курс, вы мало где найдете. Ирка — моя «однокорытница» начиная с детского сада и кончая филфаком УдГУ — уже тогда работала в Национальной библиотеке УР. Публиковалась иногда в «Луче» с книжными обзорами. Мы ровесницы, примерно одного поля ягоды, у обеих по две взрослых дочки (я, правда, «поотстала», и на момент написания статьи моей младшей исполнилось только шесть). Это было важным условием того, чтобы наши мысли и ассоциации шли в ногу. И они шли и благополучно дошли до публикации «Куда ушел гулять “нос” детской поэзии. Неподслушанные диалоги» в № 7—8 журнала «Луч» за 2004 г.
Почему я вспоминаю обо всем этом спустя 17 лет? Причин несколько. Первая и главная — «Моя первая книга стихов» находится сейчас в Национальной библиотеки УР: передача первоначального фонда ижмашевской библиотеки (библиотеки имени А. Ф. Дерябина ОАО «Концерн “Калашников”») состоялась в конце 2019 г. Исследовательскую и популяризаторскую работу с этим фондом ведут сотрудники отдела редких и ценных документов. Например, одно из заседаний Клуба редкостей было посвящено изданиям для детей начала XX века, и «Моя первая книга стихов» фигурировала там в первую очередь. Причем организатор клуба — зав. отделом Ольга Владимировна Ленкова — поделилась со мной своими наблюдениями над книгой, которые оказались удивительно созвучными тем, что посетили меня много лет назад.
Ну и на этом можно было бы поставить точку — дать ссылку на электронную версию нашей с Ириной Курс публикации, предварив ее кратким пояснением. Но подборка журналов «Луч» за весь 2004 г., «висевшая» в Национальной электронной библиотеке УР не один год, каким‑то странным образом исчезла (что-то там случилось с авторскими правами или договорами).
Завершая это затянувшееся предисловие, добавлю только, что текст статьи приводится в значительном сокращении, но и с некоторыми дополнениями (самые дотошные, если таковые окажутся, могут посмотреть скан «аутентичной» публикации здесь). Имейте также в виду, что статью мы писали в начале нулевых, а потому наш «гражданский пафос» соответствовал тому времени. Не все реалии и имена могут быть знакомы читателю, поэтому кое‑где добавлены ссылки. На кое‑какие наши огрехи тоже указано в ссылках. Итак...
...читающим детям всех возрастов посвящается
КУДА УШЕЛ ГУЛЯТЬ «НОС» ДЕТСКОЙ ПОЭЗИИ
Неподслушанные диалоги
— У тебя что-то новенькое? Точнее, что-то уж очень старенькое...
— Да вот случайно попала в руки книжка — взяла, чтобы показать своей младшей, — и не могу оторваться, увлеклась сама.
— Детской книжкой? Ну ты даешь! И такая древность — 1912 год! Для нынешних детей это, наверное, так же далеко и не нужно, как египетские пирамиды!
— А вот и ошибаешься! Было бы неплохо, если б наши дети росли на таких вот книжках. Да и нам, взрослым, есть над чем поразмыслить.
— Да что такого ты в ней нашла? «Моя первая книга стихов». Издание товарищества М. О. Вольфа. Художник Елиз Бём. Составила Мария Лемке. Сплошные немцы...
— ...и еще русский художник-иллюстратор Н. Н. Герардов1. И все вкупе радели о нравственном воспитании российских деток и развитии их родного языка. Вот что пишет составительница о целях своей работы: «Я глубоко убеждена, что подобные сборники необходимы в каждой семье как постоянный спутник ребенка. Стихи, вполне понятные и дающие детям не только гармонию звука, но и красочное изображение в красивой речи близких им картинок разных моментов из их собственной жизни, или иллюстрирующие природу и животный мир, — как нельзя лучше помогают, во-первых, развивать ум, сердце и эстетические наклонности подрастающего человека; во-вторых, учат красиво говорить на родном языке и, наконец, незаметно укрепляют память, что так важно в детском возрасте».
— Ну память, ну эстетические наклонности... Да сейчас полно всяких книг и различных методик! Уж наверняка наука давно ушла от этих наивных стишков!
— До стишков мы еще не дошли, а вот ты не заметила одну маленькую деталь: «развивать сердце». Да, сейчас так не говорят, зато говорят, что дети, вырастая, зачастую становятся черствыми, бессердечными. Но кто же в этом виноват? Мы не развиваем им сердце, а потом с ужасом читаем в газетах об убийствах родителей детьми. Мне тут попалась на глаза заметка о случаях, когда попавшие в «игровую зависимость» дети, убив мешавших им родителей, спокойно отправлялись в игровой зал. Так вот, на мой взгляд, именно неразвитое сердце приводит к этому кошмару. И система ложных ценностей, в основе которой — то же неразвитое сердце.
— Ну, о каких ужасах ты говоришь! Не все же дети такие.
— Еще бы. Однако согласись, у выросших в советскую эпоху людей отношение к окружающему миру далеко не такое трепетное, какое было у предыдущих поколений — что у дворян, что у крестьян...
— Да ты просто идеализируешь прошлое!
— Может, и идеализирую, но раньше газеты не пестрели сообщениями вроде «После совместного распития спиртных напитков сын на почве неприязненных отношений зарубил отца топором».
— Слушай, давай уж лучше о книжке, а то разговор какой-то мрачный получается.
— Ну вот смотри, что еще пишет Мария Лемке о своем сборнике: «...ребенок найдет картинку из детской жизни, с ее шалостями, проказами, заботами, радостями и горем». Ты помнишь, чтобы какие-нибудь стихи, рассказы, прочитанные в раннем детстве, заставляли тебя задуматься о смерти, осознать естественный процесс круговращения жизни, найти в нем свое место...
— Ну, ты загнула. Да я была твердо уверена, что, пока я вырасту, откроют эликсир бессмертия, ведь у нас самая справедливая страна, где всё делается для людей, а смерть — это несправедливость. И вообще, «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!». И все мы тоже будем жить вечно.
— Вот-вот. А горе в стихах помнишь?
— Конечно! Я плакала над некрасовской «Несжатой полосой» лет в шесть. Как-то остро осознала непоправимость чего-то, судьбы, что ли... Наверное, и стихотворения‑то как следует не поняла, но оно меня потрясло: начал человек дело, а завершить его уже не может и, кажется, не сможет никогда... Именно тогда меня поразила мысль, что человек не всесилен, а наоборот, скорее бессилен перед чем-то непостижимым...
— Понятно. Но заметь, это Некрасов, не советские, знаешь ли, стихи. А помнишь какое-нибудь стихотворение, в котором тема горя, если так можно выразиться, оказалась на первом плане?
— Помню. Барто. «Зайку бросила хозяйка...»
— Ну конечно, на Барто мы выросли все. А еще что-нибудь?
— Как-то не вспоминается.
— Мне тоже. А вот в этом сборнике — прочтешь, убедишься сама — картина жизни представлена довольно объективно. Никакого лицемерия, никаких запретных тем. От ребенка не скрыто, что в жизни есть болезни и смерть, есть страдание, бедность, бесприютность, тяжкий труд. И это при том, что книжка предназначена «...как для тех малюток, которые еще не умеют читать и которым ее будут читать старшие, так и для тех детей, которые уже сами читают». Не будем говорить о советском периоде, но боюсь, что и наша современная литература для детей, поэзия в частности, не скоро еще откажется от ложной стыдливости и честно взглянет в глаза правде жизни. Вернее, не побоится рассказать эту правду детям.
— А вот смотри, что еще пишет Лемке: «Под стихотворениями подписаны фамилии авторов, чтобы, начиная с самых малых лет, ребенок приучался относиться с вниманием к родной литературе». Это действительно важно. Знала бы ты, как часто приходится, разговаривая с детьми о литературе, слышать: «А я авторов не запоминаю». А то и просто встречаться с убеждением, что все стихи, которые на слуху, написал Пушкин.
— Ну, Пушкин даже платит за свет, чему ж тут удивляться. А вот ты посмотри и удивись, чье стихотворение открывает книжку.
— Сергей Городецкий! Выходит, он писал и для детей?
— Наверное, не так много, а это стихотворение, похоже, написано просто по заказу.
— Вот уж действительно открытие! Поэт, известный нам совершенно другими стихами, из плеяды поэтов Серебряного века...
— И это, кстати, не единственное его стихотворение в сборнике. На мой взгляд, и в качестве детского поэта он весьма неординарен. Чего стоит его стихотворение «Куклы» или «Колыбельная ветревая»... Но самое удивительное, что я могу сказать об этой книжке — из нее, мне кажется, вышло многое из того, что мы сами читали в детстве. Наши (русско-советские, а потом и просто советские) авторы выросли именно на этой литературе — в раннем детстве она запала им в память, в подсознание, и впоследствии, может быть даже не отдавая себе в этом отчета, они использовали ее темы, мотивы и даже просто ритмы в своем творчестве. Вот, например, у того же Городецкого «Доктор Козява»:
— «Всем лекарство и прием утром, вечером и днем». Ага: «Всех излечит-исцелит добрый доктор Айболит». Но смотри‑ка: «...полон домом всяким-всяческим зверьем» — а в доме одни насекомые...
— Ну да, на то он и Козява...
— А мысль о «всяческом зверье» развил уже Чуковский. И, похоже, даже ритмику заключительных строк сохранил. Это же не просто так, это — как знак знающему!
— Что, зацепило? То-то же. В этой книжке просто залежи всего интересного! Например, стихи Лидии Чарской. Оказывается, она занималась и стихотворчеством. Вообще, феномен Чарской — предмет отдельного разговора.
— Согласна. Возвращение ее книг в начале 90‑х (как теперь выражаются, прошлого века) вызвало фурор в моей собственной семье. И ты знаешь, кто ее книгам радовался больше всех? Моя мама! Вот она, память детства... Проблем с домашним чтением вслух поубавилось — бабушка с внучкой глотали романы Чарской: «Волшебная сказка», «Лесовичка», «Княжна Джаваха», «Паж цесаревны», «Сибирочка»...
— А всего актриса Александринского театра Лидия Чурилова выпустила, кажется, восемьдесят книг за пятнадцать лет. Популярность — фантастическая. В предисловии к одной из ее книжек я прочитала: в отчете детской библиотеки за 1911 год (кстати, за год до выхода нашего сборника) указывалось, что книги Чарской требовались 790 раз, а, например, Жюля Верна — лишь 232 раза.
— Но и доставалось ей, понятно, от современников. Тот же Корней Чуковский (в том же 1912 году) разделал Чарскую, что называется, под орех. Подойдя к ней с мерками большого искусства, он назвал ее произведения наивной, надрывно-истеричной штамповкой. (Между прочим, впоследствии некий профессор, подойдя к Чуковскому с такими же мерками, проанализировал «Муху Цокотуху» и показал абсурдность и аморальность этого произведения.) Да, наивные, да, сентиментальные, с непременным, как сейчас бы сказали, «хеппи эндом», а тогда — попросту — хорошим концом, утверждающим обязательную победу добра над злом, сколько бы оно ни торжествовало.
— Кстати, в этом году кинематограф преподнес зрителю подарок — очень симпатичную экранизацию «Сибирочки» режиссера Владимира Грамматикова.
— Так. Мы уже и до кино добрались? А как же книжка?
— Добрались, добрались. И еще вернемся, попомни мое слово. А теперь давай Чарскую почитаем. Вот — «Большая стирка».
Стихи, конечно, грешат излишней назидательностью, однако и они отпечатались в памяти тогдашних детей, и не зря. Помнишь у Леонида Пантелеева, автора «Республики ШКИД», рассказ «Большая стирка»?
— Еще бы! Сколько раз я читала его своим девчонкам! Раз по сто каждой, пока не научились читать — очень любили эту историю про Белочку и Тамарочку. У меня до сих пор перед глазами их метания со злосчастной скатертью — и трагедия, и комедия... Честно говоря, когда появилась телепередача «Большая стирка»2, мне стало обидно: вот, думаю, плагиаторы, взяли название, наверное, сами не помнят откуда...
— Ну, здесь ты попала пальцем в небо! А авторам передачи руки бы оборвать — за то что, как сейчас принято, решили погреть их на чужой славе. «Большая стирка»3 — это популярная французская комедия 60‑х, кажется, годов с Бурвилем4 в главной роли. (Была еще и «Большая прогулка» с ним же и Луи де Фюнесом5, помнишь?) И «стирали» там вовсе не белье, а телеэфир! Актуальнейшая, кстати, тема: родители и учителя, обеспокоенные тем, что их дети без меры торчат у телевизоров, объединились в «карательную» группу и, лазая по крышам, обливали какой‑то дрянью антенны — чтобы нарушить телевещание. И детки волей-неволей возвращались к книгам. Каламбур! А что касается Пантелеева, то он вполне мог читать или слышать в детстве эти стихи (в год выхода книги ему было три года), а потом благополучно забыть. Мы и не подозреваем, какие шутки шутит с нами подсознание.
— Но и тему «девчоночьей постирушки», вернее назидания на эту тему, детская литература никогда бы не обошла. Убей, не помню автора, а вот слова въелись насмерть — читала эти стихи в четвертом классе на «выпускном» вечере:
Наташа свой воротничок ругала:
«Из-за тебя я так устала!
Я у корыта целый день.
Как пачкаться тебе не лень?
Чуть выстирал — а ты опять как сажа,
Чернее даже...»6.
— Как же, как же, помню твой «бенефис». А резюме было такое — воротничок отвечает Наташе: «Ты раз почище вымой шею — тогда не будешь часто так стирать!». Логично... А вот логику «Постирушки» С. Михалкова мне понять так и не дано. Девочка Надя, которую придумал наш классик, — настоящий «стиральный» маньяк, доводящий близких родственников до шока:
— Ну, просто Михалков не читал, наверное, твоей книжки...
— Еще как читал. А ну-ка посмотри на стихотворение «Жук-учитель». Ничего не напоминает?
— Стоп, стоп! Это же... Это же «Лесная академия» Михалкова! «Как‑то летом на лужайке / Очень умный Майский Жук / Основал для насекомых / Академию наук».
— Это что же получается? Заменив «букашку» на «березу», «дитя» на «дорогу», «жаркóе» на «журавля», «ходули» на «хорька», а «цыгана» выбросив вообще...
— ...и «господина учителя» туда же...
— ...поставив в скобках под новым названием подзаголовок «По старинной детской песенке», г‑н С. В. Михалков присвоил себе произведение г‑на К. Н. Льдова, автора, представленного в сборнике тремя стихотворениями — дальше у него еще будет «Цирк кота Морданки» и «Господа Царапкины на уроке танцев».
— А может, г-н К. Н. Льдов — это и есть Михалков?
— Не может. Михалков родился на следующий год после выхода этой книжки.
— Ну, тогда давай лучше про котов. Кто там у тебя говоришь, Морданка?
— И множество других на все вкусы. Вообще, какая детская литература, да и само детство, может обойтись без котов и кошек? Вспомни, как кошка Киплинга вошла в человеческий дом! А в этой книжке коты явно лидируют среди прочей живности: почти каждый десятый стих — про котов. Они и танцуют, и цирк устраивают, и безобразничают, и колыбельные поют (и им самим поют колыбельные), и стариков утешают. А вот не хочешь ли такой сюжет г‑на А. Федорова под названием «Котята в дядиной шляпе»?
— Что ж, не пройдет и полвека, как «дискриминация» котят закончится: шляпа упадет на пол, перевернется (ты посмотри, посмотри на рисунок!) и станет «Живой шляпой». И натерпеться страху от странного, таинственного предмета придется уже детям, героям рассказа Николая Носова.
— Ну, что касается странного, таинственного, интригующего, даже драматичного — это детям преподносит в сборнике Константин Дмитриевич Бальмонт. Как видишь, тоже писал для детей. Возьми хотя бы его «Кошкин дом».
— Так вот, значит, как дело было, пока не вмешался Самуил Яковлевич Маршак и не восстановил справедливость: кошкин дом — это все-таки дом кошки, а не кота.
— Ну при чем здесь кот, кошка. Ты подумай, какой ужас: коту подпалили усы, он мечется, поджигая всё вокруг, преследует мышь. Триллер, да и только. Есть у Бальмонта еще и довольно зловещая «Фея за работой»: мошки и букашки, напившись росы, пришли к фее и «Стали жаловаться все / С самого начала, / Что ромашка им в росе / Яду подмешала». Фея на букашек рассердилась, натравила на них паука, но в конце концов «пошла на луг проверять росинки».
— Ну и где же тут твое «развитие сердца» — милосердие, сострадание?
— Что значит где? Есть ведь еще зайцы, птички! Заяц, если хочешь, — самая трагичная фигура в детской литературе, самый что ни на есть страдалец. Не одна детская душа разрывалась от жалости к зайцу. Благо, авторы во все времена не жалели красок. Не исключение и эта книжка. Бальмонт, интерпретируя считалку про «вышел зайчик погулять», надеется, правда, на благополучный исход: «Заиньку белого ежели убьют, / Что же нам песенки веселые споют!». А вот некто под инициалами «А.М.» рассказывает о тяжелой жизни зайца в «Проводах» уже без особого оптимизма:
Что за жизнь в лесу?
Под кустом сидишь,
Чуть заслышишь шум —
Убежать спешишь.
Серый волк и лиса
Нас везде стерегут,
Даже ястреб с совой
Нам житья не дают.
Но подлинного трагизма достигает «Сказка» М. Н. Соймонова. Хотя душераздирающая история кончается более или менее благополучно: «детки-малолеточки», пожалев сиротинушку, берут его к себе в дом.
— Ну а птички, как правило, сидят в клетках, а неразумные дети еще и дразнят их веточкой?
— Угадала, слово в слово. Так у Ил. Гурвича в стихотворении «У клетки»: «Длинным, гибким стеблем ветки / Рассекая воздух звонко, / Сын мой возится у клетки, / Где дразнит с утра щегленка». Мотив неволи здесь, конечно, основной, и, как противопоставление ему, — естественная и счастливая жизнь птицы на свободе: А. С. Пушкин «Перелетная птичка» («Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда...»), Иван Никитин «Гнездо ласточки», ну и, конечно, анонимная жалостливая «Птичка»7 («Птичка над моим окошком гнездышко для деток вьет»), которую пел в наше время каждый детсадовец...
— Почему жалостливая-то?
— Не знаю, как у тебя, а у меня почему-то слова «птичка, душенька, устанет, спит и петь перестает» вызывали слезы. Наверно, восприятие контаминировалось с белорусской «Перепелочкой», которую мы пели примерно в то же время. Там у бедной птички и ножки болят, и ручки болят, и муж старый, и детки малые — как тут не заплакать!
— Вот-вот, а сама говорила, что горя советские дети не знали... Смотри, а вот еще «птичка»! Это снова Л. Чарская — «Не дразните гусей!».
— Ну да: «Не дразните собак, не гоняйте кошек, не жалейте для птиц ни зерна, ни крошек...»8. Помнишь эту песенку в исполнении детского ансамбля имени Локтева?9
— Конечно. Ну и чем же дело кончилось у Чарской?
— «Миша испугался, / Бросился бежать. / Серые в погоню... / Гуси тут как тут, / За ноги хватают, / Щиплют и клюют. / Миша, громко плача, / Лезет на забор... / Уж гусей не дразнит / Мальчик с этих пор!..»
— У моего любимого Валентина Берестова10 на этот счет короче и изящнее:
Ну, каждому поколению — свое. А мораль одна: будь осторожен и не бойся.
— Ты что-то путаешь. Не бойся — это другая мораль: «От вороны карапуз убежал, заохав. Мальчик этот просто трус — это очень плохо».
— До Маяковского о «Трусишках» писал И. И. Косяков — они испугались раков: «Ах, детки, срам! / Не стыдно ль вам, / Что раки вас пугают? / Они ж стрелой / Летят домой, / Лишь пятками сверкают».
— По-моему, раки страшнее вороны.
— Лично я еще больше боюсь лягушек.
— Видимо, поэтому И. И. Косяков написал и стихотворение «Лягушечки» — чтобы ты их пожалела.
— Постой-постой... «Журавлики-кораблики плывут под небесами. И белые, и серые, и с длинными носами». Это же из фильма «Летят журавли» Михаила Калатозова и Сергея Урусевского!
— Точно! Первые эпизоды, предрассветная Москва. Бегут двое влюбленных, девушка теряет туфельку. Девушка — Белка-Вероника в исполнении красавицы Татьяны Самойловой, — глядя на летящих высоко в небе журавлей, напевает эти стишки, держа в руке туфельку. А потом даже щелкает каблуком по длинному носу Алексея Баталова, исполняющего роль Бориса Бороздина. Интересно, это было у Виктора Розова в пьесе?
— Вряд ли11. Ведь фильм — это уже далеко не пьеса «Вечно живые», а именно «Летят журавли» со своим авторским решением, потрясающими операторскими образами, стилистикой. Я где‑то читала, что Розов, пару раз побывав на съемке и ничего не поняв в работе киношников, махнул на них рукой и больше не появлялся. А что до детского стишка про журавликов-корабликов, он вполне мог всплыть в памяти и Калатозова, и Урусевского — оба, по возрасту судя, потенциальные читатели этого сборника.
— То есть получается, что детская память, само наше детство, — это тот «нос», лукавый такой, любопытный носишко, который гуляет сам по себе, независимо от нас, взрослых, и высовывается в самых неожиданных ситуациях, там, где его и не ждали...
— Но одновременно этот «нос» — мы сами и есть, со всем, что заложено в нас с детства, в том числе и книгами. «...Значит, нужные книги ты в детстве читал» — общеизвестное резюме Высоцкого здесь как нельзя кстати.
— И всё же согласись, что для современного ребенка эта книга устарела. Ну посмотри хотя бы на этот «Совет» А. Плещеева: «Меж игрою и трудом / Времечко делите: / Порезвитесь, а потом / Смирно посидите». Да современные дети не вынесут такого морализаторства. Сама знаешь, как они относятся к подобным советам!
— Конечно, каждому поколению свое. Но заметь, книжка рассчитана на довольно длительный период общения с ней — с четырех до восьми лет. И в четыре года такой коротенький стишок и запомнить ребенку легко, и простая мысль о том, что в жизни должно быть и то и другое, и труд и отдых, а не только развлечения, станет привычной и естественной. А что происходит сейчас? Современная массовая культура, реклама призывают человека получать удовольствие, стремиться к нему, полагая его целью жизни, а всё остальное — работу и прочее — лишь средством для достижения этой цели. В этой книжке постоянно проводится мысль о том, что (как ни банально это звучит!) труд — основа жизни. Именно это, я считаю, необходимо внушать детям с пеленок. А не то, что все их желания непременно должны быть исполнены. «Вы этого достойны!» — замечательный слоган, но горе тому, кто в него поверит. «С какой стати?» — возникает у меня один вопрос и «Достойно ли оно меня?» — второй.
— Это твоя филологическая привычка искать смысл в словах, в которых его, может, и быть‑то не должно. Так, кодировка на уровне знака.
— Может, эта привычка и спасает от закодированности? Мне нравится, что эта книжка, пусть наивно, старомодными методами, пытается привить детям чувство любви к миру и людям, сострадания к слабым и беззащитным, понимание, что все разные, у всех своя жизнь (в этих стихах запечатлена жизнь разных сословий, и богатых, и бедных, но все они имеют право на существование). Скоро и наше общество должно будет осознать проблему социального неравенства, от которого никуда уже не денешься при нынешнем положении вещей. Мы не готовы строить «шведский социализм». Еще недавно в ток-шоу муссировался вопрос «Стыдно ли быть богатым?», теперь нас пытаются убедить, что стыдно быть бедным. Каждый решает этот вопрос самостоятельно, но в обществе должно быть уважение и сострадание ко всем его членам. Великая русская литература всегда призывала к этому. Осудить, отринуть — проще всего. Попытаться если не помочь, то хотя бы понять — эта тенденция (ненужная, по мнению некоторых сильных и очень здоровых психически людей) все-таки развивается в нашей современной «взрослой» литературе. А для детей такого не пишут и не напишут. Поэтому «второе дыхание» обретают Чарская и Диккенс, Суриков и Френсис Элиза Бернетт... Здесь, в этой книжке, вопросы, естественно, и ставятся, и решаются проще. Вот, например, стихотворение Ивана Белоусова «Милая кукла».
— Простенько и без затей, чтобы не сказать примитивно.
— Пусть так. Но словосочетание «любить людей» как норма жизни отложится если не в сознании, то в подсознании ребенка, сможет стать ценностью и когда-нибудь послужит основанием для оценки людей... Да просто станет нравственной нормой!
— Хорошо бы, кабы так. А вот смотри-ка — это уже мои старые знакомые «Шаловливые ручонки».
Не знала, оказывается, это Плещеев. А строчки помню с детства — мне бабушка часто рассказывала. Она закончила всего четыре класса приходской школы, но до конца дней с огромной благодарностью вспоминала своих учительниц — сестер Нину Дмитриевну и Марию Дмитриевну — жаль, не помню их фамилии. Дворянки, родом из Казани, они пошли в народ и еще до революции стали учительствовать. Стихи, множество которых с их слов по памяти выучила бабушка, были с ней до самой смерти. В последние дни, еще находясь в сознании, она лежала и вслух читала эти детские стихи... Может быть, они стали для нее мостиком для возвращения к истокам, для перехода в иной мир...
— Вот уж действительно, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...». И конечно, она была атеисткой, да? Религиозный человек думал бы о боге, а она, вероятно, вспоминала свое детство, и в ностальгической дымке от него остались лишь милые сердцу черты, ведь тогда всё только начиналось и сколько волнующего и таинственного ждало впереди... А теперь книга жизни прочитана до конца и можно вернуться к первым, самым приятным ее страницам...
— А кстати, в этой книжке немало христианских мотивов. Мне кажется, каким-то образом, пусть в форме знакомства с нашей культурой, ребенку нужно открывать моральные христианские ценности. В этой старинной книжке просто и доступно для детского восприятия рассказывается о молитве, ее смысле — это стихи А. В. Круглова «Зине» и «Сельский вечер» (автор «И.С.» — подозреваю, что это Иван Захарович Суриков), о церковных праздниках («Вербная суббота» А. Блока — «Мальчики и девочки свечечки да вербочки понесли домой»).
— А вот еще о молитве — молитве за путника, которая становится понятной и близкой ребенку в стихотворении Н. Сулейкина «Старый и малый», потому что материализуется в поведении взрослого, в его реальных поступках.
Внука больше тревожат животные — для ребенка действительно естественнее пожалеть зверей, чем взрослого человека, но если малыш способен сострадать, значит, и выросши, он не станет черствым и бездушным. А вообще, связь бабушек-дедушек и внуков — одна из важных тем в этой книге. Дедушки и бабушки учат работать, заботиться о других, чувствовать чужую боль. Глубинное родство «старых и малых» является своеобразным подтекстом этой книги. Ну вот, например, «Бабушка и внучка» Н. И. Познякова.
Течение жизни, естественность процесса старения, неразрывность этих начальной и конечной точек бытия пронизывают всю эту книжку.
— Современные бабушки, вооруженные достижениями передовой косметики, с тобой бы поспорили. Но это я так, кстати. А вот и еще одна бабушка — «Бабушка Авдотья» А. Кузнецова. Тут уж и вовсе о смерти детям рассказывают. А каков финал!
— Да, книжка воспитывает философское отношение к жизни, смерти, труду; чувство ответственности, долга, сострадание. Вообще, много стихов этого сборника посвящено тяготам жизни. Вот стихотворение А. Барановича «Работница»: девочка осознает необходимость работать, помогать матери. Следующее — «Среди детей» Василия Смирнова: нищий мальчик, стоя у ворот, смотрит, как во дворе веселятся дети, играют в снежки, катаются с горы, но, вспомнив об умирающей матери, со слезами отходит прочь. Риторический вопрос: «Кто пригреет сиротинку, если вдруг умрет [мать]?» — в этой книжке находит множество ответов. Тот, кто может, должен помочь, добрые люди есть, и это пример, которому надо следовать. Есть и прямые призывы: «Дети! откройте окно и помогите скорей!..» — обращается Г. Галина («Шарманщик») к явно состоятельным детям, которые могут бросить монетки бедному шарманщику за его игру, помочь ему выжить. Посильную помощь может оказать каждый: девочка Соничка (А. Сашин «Петушок»), смастерив бумажного петушка, наказывает ему лететь к детям, «у которых близких нет никого на свете»: «Ты на крылышках своих / К ним лети как мушка — / Пусть же будет и у них / Хоть одна игрушка». В «Рождественской елке» А. Н. Плещеев благодарит: «Будь же вы благословенны, / Вы, чья добрая рука / Убирала эту елку / Для малюток бедняка».
— Ну и было бы удивительно, если бы этот сборник не включил в себя стихотворение «Сиротка» Карла Петерсона (только почему‑то без последней строфы и имени автора).
Кстати, вся страна помнит наизусть комедию «Ирония судьбы, или С легким паром!» Эльдара Рязанова и тот эпизод с пьяным Ипполитом, когда он рассказывает о своих ночных злоключениях: «Шел по улице малютка, посинел и весь пр‑р‑родрог... Б‑ботиночки на тонкой подошве...». Но многие ли знают источник знаменитой теперь цитаты?
— А это то, что ты сама же определила как знак знающему. Вспомни, как это стихотворение было использовано Борисом Заходером при пересказе «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла:
Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал.
Папа маленького сына
Терпеливо просвещал.
И хотя он (папа) вскоре
Посинел и весь дрожал,
Задавать ему вопросы
Сын упрямо продолжал...
Его перевод замечателен тем, что рассчитан на русского читателя и адресован тем, «кто понимает». Используя кэрролловский принцип и создавая эффект «чепухи», Заходер «переделывал» известные его поколению стихи12. Поэтому строчки «Шел по улице малютка» должны были производить на его сверстников определенное впечатление, напоминать им стихотворение Петерсона, а окружающий их «чепуховый» контекст создавал комический эффект.
— Однако не слишком ли «черненький» получился комизм? «Сиротка»‑то уж больно жалостливый...
— Не слишком. Потому что заходеровская «Алиса» — это в сущности книга о любви, в настоящем, истинном, я бы даже сказала христианском ее понимании. Как пишет Заходер в предисловии, окончательное решение взяться за пересказ появилось у него после того, как он прочел высказывание Кэрролла о своей героине и, очевидно, понял ее до конца: «...Какой же я видел тебя, Алиса, в своем воображении? Какая ты? Любящая — это прежде всего: любящая и нежная; нежная, как лань, и любящая, как собака (простите мне прозаическое сравнение, но я не знаю на земле любви чище и совершенней); и еще — учтивая: вежливая и приветливая со всеми, с великими и малыми, с могучими и смешными, с королями и червяками <...>».
— Кстати, пришли другие времена, и жалостливый «Сиротка» звучит по‑прежнему жалостливо. Помнишь, я говорила об экранизации «Сибирочки» Л. Чарской? В конце некоторых серий (стилистически, на мой взгляд, очень уместно) в качестве музыкального сопровождения титров «Сиротку» пели на мотив городского, мещанского романса.
— Да, всё это довольно любопытно...
— И думаю, не только нам с тобой. Может, и какому-нибудь издателю захочется выпустить репринтное издание этой книжки. Мне кажется, она не затерялась бы среди обилия современной литературы для детей и нашла свою нишу. Интересна, на мой взгляд, эта книжка была бы для студентов педучилищ.
— И что, ты предлагаешь использовать это собрание стихов как источник литературоведческих задачек?
— Почему бы и нет? А кто-то, почитав стихи своим детям, захочет поговорить с ними, ведь замечено, что современные родители очень редко разговаривают с детьми на отвлеченные темы, а тут такие поводы. И ведь у каждого могут родиться совершенно иные ассоциации...
— Ой, смотри — известный всем «Пастушок»: «Раным-рано поутру пастушок ту‑ру‑ру‑ру...». И подпись: какой‑то В. И. Водовозов.
— Ничего себе какой-то! Василий Иванович Водовозов, известный педагог XIX века, методист по русской словесности и начальному обучению, писал труды по теории педагогики, учебники, книги для народного чтения. Любой, кого начинали обучать игре на фортепиано, вымучивал эту песенку, не зная, конечно, кто автор ее стихов. Она шла наравне с присутствующей в этой книжке «Буренушкой» как народная.
— Вот и я о том же: во всех детских хрестоматиях и книжках советского выпуска этот стишок шел в разделе фольклор. Я понимаю, что это фольклорная обработка, но чья‑то же... А вот взгляни — ничего не напоминает?
Веселей
И живей
Побежим мы в поле;
Там гулять
И играть
Станем мы на воле.
— Да вроде нет... Автор — М. В. Самочернова. Тоже ни о чем не говорит.
— А если я тебе другое прочитаю?
Высоко,
В небесах
Ярко солнце светит.
До чего ж
Хорошо
Жить на белом свете.
Если вдруг
Грянет гром
В середине лета,
Неприятность эту
Мы переживем.
Между прочим, это
Мы переживем.
— Песенка кота Леопольда из известного мультфильма! Интересно! Получается, что ритмику, которую использовал один автор, обязательно снова нашел бы и использовал другой, хоть через сто лет, потому что она замечательна для детского стишка-песенки.
— Ну, если уж что интересно сравнить, так вот это стихотворение А. А. Фета «Печальная береза».
Печальная береза
У моего окна
И прихотью мороза
Разубрана она.
Как гроздья винограда,
Ветвей концы висят,
И радостен для взгляда
Весь траурный наряд.
Люблю игру денницы
Я замечать на ней,
И жаль мне, если птицы
Стряхнут красу ветвей.
— «Белая береза под моим окном...»? Да уж, Есенин явно знал это стихотворение. Но ни в каком плагиате его не упрекнуть. И образ совсем другой... Вообще, интересно было бы сравнить эти стихи прямо по строкам. Картинка-то, кажется, одна и та же: береза под окном в зимнем наряде, освещенная светом зари (денницы), а отношение — разное. Привыкнув к есенинской березе, не сразу воспринимаешь эпитеты Фета: «печальная береза», «траурный наряд». Так поэт, вероятно, воспринимает «временную смерть» дерева. А из того настроения, что этот «траурный наряд» «радостен для взгляда», родилось стихотворение Есенина. Только для него «сонная тишина» — олицетворение сна, отдыха делают всю картину радостной. Даже ритмика иная, у Есенина такое мажорное звучание...
— Как видишь, и нам, дилетантам, интересно. Этакие маленькие открытия... Любой читатель, имеющий за своими плечами некоторый опыт чтения, может сделать подобные. Вот и удивляйся потом, что интересного может найти взрослый человек в старинной детской книжке...
— Да, взрослые, похоже, найдут себе занятие, а как насчет детей?
— О, не волнуйся. Моя шестилетняя с высоты своего небольшого читательского опыта уже тоже нашла, что с чем сравнить в этой книжке. Ну вот, например, «Кукольный доктор» А. Сашина:
— Быть, а не казаться — вот подтекст. Так?
— Может быть. А дочка опять-таки вспомнила нашего любимого Валентина Берестова — «Про машину»: «Вдруг машина заболела: не пила она не ела...». И доктор к ней явился уже внушающий доверие: «Доктор знает всё на свете...» — хотя тоже мальчик.
— А. Сашин, Н. Юрьин, Г. Галина... Всё это, похоже, псевдонимы. Сам-дедушка, П. Соловьева (Allegro)... Десятка полтора авторов — фамилии известные, но большинство нам теперь уже ни о чем не говорят. Хотя стихи‑то знакомые! Вот, взгляни — «Мама» И. И. Косякова (его мы в этой книжке уже читали). Уверена, что никто и слыхом не слыхивала о таком поэте. А сам стишок учили в детском саду, отрывочно, конечно. Как сейчас помню, к 8 Марта, — когда воспитатели собирали самые приятные и трогательные стихи для мам. Помнишь?
— Да, знакомые строчки! А выражение «мама дорогая» у некоторых вообще вроде присловья, не обращала внимания?
— Да ты вспомни Толика Тарасова из нашей группы — это и сейчас его «визитная карточка»! И всё вот это «узнавание», культурные коды — в широком смысле слова — и есть та составляющая, что заинтересовала нас: говорим о старой книжке, а современность так и врывается в диалог.
— Ну, не будем повторять банальностей о связях всего со всем... О, мама дорогая! Ты посмотри на часы‑то! Ну и засиделась я у тебя. Пора и честь знать.
______________
1 Маврикий Осипович Вольф (1825—1883) — петербургский издатель и книготорговец, ставший первым российским книжным миллионером. Книгоиздательство «Товарищество М. О. Вольфа» прославилось выпуском детских книг, которые печатались в виде подарочных изданий. Стихотворный сборник «Моя первая книга стихов» вышел в серии «Моя первая библиотека. Собрание полезных книг для малых деток», в которой вышли в свет также «Мои первые сказки», «Моя первая священная история», «Моя первая естественная история» и другие выпуски.
Составителем «Моей первой книги стихов» стала детская писательница и поэтесса, жена историка М. К. Лемке — Мария Романовна Лемке, подготовившая несколько рекомендательных книг для детского чтения. Для публикации М. Лемке отобрала стихи как детских поэтов того времени, так и тех, кто писал в основном для взрослой аудитории. В сборнике можно найти имена классиков — А. Пушкина, Н. Некрасова, А. Плещеева, А. Фета, А. Блока, К. Бальмонта, а также и малоизвестных и совсем неизвестных сегодняшнему читателю авторов: В. Мазуркевич, И. Белоусов, И. Тюменев, А. Фёдоров и др.
Иллюстратором книги выступил график, живописец Николай Николаевич Герардов, известный своими офортами, книжными и журнальными иллюстрациями (например, циклом иллюстраций к повестям Н. В. Гоголя), театральными плакатами. Практически каждое стихотворение сборника сопровождается черно-белым графическим рисунком.
Особый интерес представляет внешнее оформление книги — обложку для «Моей первой книги стихов» подготовила известнейшая художница того времени, мастер открытки Елизавета Меркурьевна Бём, рисовавшая и детей, и для детей.
Полнотекстовый электронный вариант книги доступен в Национальной электронной библиотеке (РНБ) и в Национальной электронной детской библиотеке (РГДБ).
2 Ток-шоу под названием «Большая стирка» (впоследствии «Пять вечеров» и «Пусть говорят») шло на ОРТ, а после на «Первом канале» в 2001—2004 гг. Ведущий — Андрей Малахов. Справедливости ради отметим, что смысл названия программы, являющейся калькой с американского шоу Джерри Спрингера, по словам съемочной группы, действительно связан с «мылом»: «Пока работает ваша автоматическая стиральная машина, а работает она час, вы сидите и смотрите ток-шоу, чей хронометраж совпадает со временем стирки». Что не умаляет его неоригинальности. Кстати, следующее название шоу — «Пусть говорят» — тоже «киношное». Фильм с таким названием и участием знаменитого испанского певца Рафаэля вышел в 1968 г. Конечно, к 21‑му веку уже «ничто не ново под луной» и повторения неизбежны, но можно и постараться.
3 «Большая стирка» — кинокомедия режиссера Жана-Пьера Моки 1968 г.
4 Бурвиль — псевдоним Андре Робера Рембура (1917—1970), французского актера и эстрадного певца, одного из величайших комических актеров мирового кинематографа.
5 Луи де Фюнес (1914—1983) — французский киноактер, кинорежиссер и сценарист испанского происхождения, один из величайших комиков мирового кино.
6 Пеняя детям, что те не запоминают имена авторов, можно попенять в этом случае и себе. Стихотворение «Наташа и воротничок» написал Иван Иванович Демьянов (1914—1991) — ленинградский писатель и поэт. Текст его стихотворения память, к сожалению, тоже не донесла в целости (см. хотя бы здесь: https://mir-knig.com/stihi/read/44720#).
7 «Птичку над моим окошком» мы действительно пели еще в советском детсаду как народную. Но удивительно, что в дореволюционном издании она тоже осталась безымянной. Совсем недавно я нашла публикацию В. И. Жихарева «Взлетела “Птичка” над Битюгом», где рассказывается об авторе «Птички» (1850) — Элизе Эльген.
8 «Не дразните собак» — музыка Е. Птичкина, слова М. Пляцковского.
9 Ансамбль песни и танца имени В. С. Локтева Московского городского дворца детского (юношеского) творчества — детский музыкальный коллектив, созданный композитором и дирижером А. В. Александровым в 1937 г.
10 Валентин Дмитриевич Берестов (1928—1998) — писатель и переводчик, поэт-лирик, мемуарист, исследователь-пушкинист. Писал для взрослых и детей.
11 Стихотворение «Лягушечки» почти полностью (без одной строфы) включено в текст пьесы В. Розова «Вечно живые». Интересно, что героиня (Вероника) замечает: «Это, кажется, первое стихотворение, которое я выучила, когда была маленькая». Все три создателя киношедевра «Летят журавли» (лауреата «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля 1958 г.) — вполне себе ровесники и тоже потенциальные читатели «Моей первой книги стихов»: драматург Виктор Сергеевич Розов (1913—2004), режиссер Михаил Константинович Калатозов (1903—1973), оператор Сергей Павлович Урусевский (1908—1974).
12 За пересказ «Алисы» Борис Владимирович Заходер взялся в 1969 г. Впервые текст пересказа был напечатан с иллюстрациями В. Чижикова в журнале «Пионер» в 1971 г. (№ 12) и 1972 г. (№ 2, 3). И напечатан чудовищно! Все словесные каламбуры — находки Заходера были исправлены как... опечатки. Борис Владимирович вспоминал, что опытного корректора в журнале «...заменили каким‑то молодцом из ЦК комсомола. Горе было в том, что как раз при его “правлении” вышли в свет главы, полные особенно озорных каламбуров... Новый правитель всё исправил. И как! Я просто не знал, что делать» (см. в книге Нины Демуровой «Картинки и разговоры» [С.-Пб. : Вита-нова, 2008]: «Беседа Нины Демуровой с Галиной Заходер» [с. 63—82]; «Беседы о Льюисе Кэрролле» [с. 575]). Что касается стихотворения, где интерпретируется «Сиротка» К. Петерсона, то кроме него вдумчивый читатель найдет еще семь умело вплетенных и обыгранных классических текстов. Найдите заходеровскую «Алису» и проверьте себя!
